Часть 1. Появление шатуна.
Стоял конец ноября. Заснеженная тайга как бы вздремнула в тихом безветрии и задумалась перед долгой зимой. Не было ещё крепких морозов и буйных метелей. Переход от осени к зиме был мягкий, незаметный. Выпала небольшая пороша, и земля, кусты, деревья покрылись пушистым снегом. Всё сияло белизной и свежестью. В тайге стало светлей, просторней и уютней.
День клонился к вечеру. Животные, населявшие тайгу, оживленно перемещались: одни спешили насытиться впрок, другие искали укрытия. Только бурый медведь спокойно дремал в уютной берлоге под стволом старой ели, сваленной бурей.
Когда наступили сумерки, на северо-западе затуманилась даль, и большая тёмная туча стала медленно накрывать тайгу. В воздухе замелькали снежинки, подул ветер, зашевелили ветвями ели. Ветер продолжал усиливаться. Деревья тревожно загудели, упруго сгибаясь, сопротивляясь его неистовой силе, глухо стонали. К полночи буря достигла своего предела. Один за другим проносились порывистые вихри. И вот ещё один неистовый снежный вихрь ворвался в распадок, где росли три огромные, но уже старые ели. Не выдержав напора воздушной массы, они с гулом и стоном повалились, ломая древесную молодь. Два дерева, падая, переплелись чуть выше середины и рухнули. В момент удара они своей тяжестью переломили пополам ещё летом упавшую ель, под которой была берлога. Обломившиеся сучья острыми концами прошили чело берлоги и достали её хозяина. От сильной боли в плече медведь натужно рявкнул, рванулся к челу и выскочил наружу. Его обдало и ослепило снегом. Прижав уши, он бросился прочь от этого опасного места.
Буря стала стихать, ветер ослабел, в воздухе закружились снежинки. Медведь начал успокаиваться: он разгреб лапами снег в самой гуще молодых елей, подстелил несколько сломанных веток и лег на них. Сильно саднило раненое плечо. Он пытался зализать рану языком, но не доставал её. Боль и голод раздражали.
С первыми проблесками зари зверь покинул лёжку и отправился искать пищу. Так, по воле случая медведь стал шатуном, грозой всего живого — от полевки до человека.
Медведь шёл долго, останавливался, осматривался, прислушивался и принюхивался. Непривычно, тревожно в лесу. Он вышел к Светлой пади и, оглядывая сверху осинники и тальники, заметил трех лосей — лосиху и двух бычков-сеголетков. Сжавшись, затаился за старым пнем и стал наблюдать за ними. Медведь не раз давил молодых и даже взрослых лосей, знал, как к ним подобраться, как напасть, поэтому, не раздумывая, пошёл на сближение. Сделав полукруговой обход, зайдя против ветра и убедившись, что лоси подвигаются в его сторону, затаился за муравьиной кучей.
Долго пролежал медведь в засаде. С жадностью глядел на добычу и терпеливо ждал удобного момента. Лоси приближались медленно. Они не спеша обгладывали кору с осин, скусывали с них веточки и, пережевывая, осматривались. Насытившись, лоси стали один за другим ложиться. Первой легла старая корова, затем оба лосенка. Медведь понял: лоси ближе не подойдут, к ним надо приблизиться, чтобы в три-четыре прыжка догнать их. Он сполз в удлиненную вымоину-канаву и по ней стал медленно приближаться к лосям. Медведь скрадывал осторожно. Мягкий и рыхлый снег гасил шум шагов, что позволило подкрасться к лосям на дистанцию прыжка. Затаив дыхание, подобрав под себя все четыре лапы и спружинив тело, зверь сделал бросок — будто брызнул снежный вихрь. Не успев отскочить в сторону, ближний лосенок мгновенно оказался подмят огромной тушей. В считанные секунды медведь сломал ударом лапы ему хребет и перекусил клыками шейные позвонки. Одним рывком больших кривых и крепких, как железо, когтей он разодрал бок жертвы. В нос опьяняюще ударил парной запах свежего мяса и дымящейся крови. Зверь с жадностью набросился на еду, легко перекусывая ребра, с довольным урчанием глотал куски внутренностей. Почувствовав сытую усталость, прилёг на брюхо.
Две вороны уселись на деревья, каркая и вертя головами, с любопытством разглядывали добычу. Одна с явным намерением поживиться опустилась на голый сук, торчавший из-под снега недалеко от медведя. Тот недовольно скосил на неё глаза и лениво рыкнул. Ворона взлетела, а медведь встал, осмотрелся и, ухватив оставшийся от лосенка кусок туши, потащил в глухой участок леса. Выбрав скрытое место, расчистил снег, уложил добычу и завалил её хворостом. Затем обошел вокруг своей ухоронки широким кругом, несколько раз сдваивал следы, скидывался мощными прыжками то за большую колодину, то за густые кусты. Под упавшим деревом залёг. Его одолевала сытая дрема, он изредка закрывал глаза, удобнее устраиваясь в заснеженном валежнике…
По хорошо накатанной полевой дороге резво бежал конь, запряженный в лёгкие сани. В них сидел журналист-отпускник Алексей Бугров, лет тридцати пяти, и известный охотник-промысловик, пятидесятилетний крепыш-бородач Иннокентий Черных.
Журналист, полный сил и неуёмной охотничьей страсти, с жадностью оглядывал заснеженную белизну поля и синеющую невдалеке тайгу. Его внимательный взгляд отмечал заячьи малики, лисий нарыск, строчки мышиных набродов, задерживался на высоких дальних березах, где сидело десятка полтора тетеревов. Сердце, истосковавшееся по родным охотничьим просторам, ликовало. Он три года работал за границей, любовался экзотической природой, видел удивительных зверей и птиц — всё было ново и интересно. Но скоро стал тосковать по родному Подмосковью, по его тёмным ельникам и светлым березнякам, по тихим извилистым речкам, по заливным лугам, с их душистыми покосами и бекасиными мочажинами. Ему не раз слышались звонкие голоса паратых гончаков, помкнувших по красному зверю. И вот, наконец он дома. Сразу же списался со своим другом Андреем Кораблевым, который работал охотоведом в Сибири, и тот телеграммой пригласил его на охоту за лосем.
Дел у районного охотоведа невпроворот. Андрей не смог выехать к месту охоты и отправил Алексея с Иннокентиев Евграфычем Черных — лучшим промысловым охотником района, человеком немногословным, неторопливым, делающим всё обстоятельно и надежно.
Ровный бег коня и плавное скольжение саней убаюкали Алексея.
— Однако погода портится, — услышал он сквозь дрему голос Иннокентия.
— Что? Что вы сказали? — спросонья не понял Алексей.
— Глянькось, вон туда, — указал Черных черенком кнута на северо-восток. — Вишь, как даль затуманилась. К вечеру жди куржака. Поспешать надо.
— Если испортится погода, то надолго, как вы думаете, Иннокентий Евграфыч? — встревожился Алексей.
Черных ещё раз внимательно осмотрел горизонт: — Однако, может, ночь, а может, и день прихватит.
К дому Евграфыча подъехали засветло. Ворота открыла жена Черных Анна Ивановна, за ней вымахнули две рослые лайки волчьей масти и весёлым лаем приветствовали коня и хозяина. Они волчками крутились вокруг возка. Прыткая сука с ходу махнула прямо в сани.
— Не балуй, Айна! — прикрикнул Евграфыч, но собаку не прогнал, а ласково потрепал по крепкой спине.
— Хорошие собаки. И любят вас, Иннокентий Евграфыч,- сказал Алексей.
— Да, ничего. Сука-то хороша, а вот Кучум ещё дурачок, он щенок Айны. Однако в дело пойдет, задатки хорошие, — ответил охотник, любовно оглядывая собак. — Иди в дом, а я тут скоро управлюсь.
Пока хозяйка хлопотала с самоваром и накрывала на стол, Алексей успел рассмотреть просторную избу, состоявшую из двух половин. В первой помещались большая кухня, зал и спальня. Другая половина не отапливалась и служила для припасов.
Вошел Черных и озабоченно сказал:
— Однако началось… Теперь на всю ночь, а может, и больше.
После ужина вышли во двор покурить. Ветер дул порывисто, с силой бросая снежные заряды. Иногда он чуть стихал, но тут же, как будто спохватываясь, задувал с новой силой, с резким гулом.
— Это надолго. Пойдем, паря, спать. Утро вечера мудренее, — сказал Евграфыч, и они вернулись в тёплую избу.
Лёжа в постели, Алексей вслушивался в шум ветра, а тот всё усиливался. Он бросал в окна горсти жесткого снега и как-то протяжно завывал, вызывая тоску.
П.Осипов
«Охота и охотничье хозяйство» №11 – 1985.