Наконец мне представилась возможность идти за соболем! Когда ещё будет такой случай, да и будут ли силы и время, чтобы в одиночку топтать дикую тайгу, одному добыть соболя –черныша, испытать всю сладость и горечь, пьяный азарт и счастье соболиного промысла?
Со мной две лайки: чёрный опытный Жиган, вывезенный щенком из Моклакана, и поджарый, серо-рыжий, под цвет жухлой осенней травы Шарик, который получил собственную кличку – Гуляш. Собаки неуверенно шли с новым человеком, оглядывались и принюхивались, а потом поняли, что их хозяин остался в зимовье, а этот долговязый человек в потёртой куртке, обуви сорок пятого размера, в старой кроличьей шапке, сегодня будет с ними. После этого собаки перестали оглядываться, понюхали след чужого человека и на прыжках ушли вперёд.
Штатный промысловик Николай, отпустивший на свой страх и риск нового человека, ещё в зимовье наказал: становик не переваливай, иначе можно попасть туда, где и три вертолёта не отыщут.
Вооружиться пришлось двустволкой шестнадцатого калибра и обычной малокалиберной винтовкой. Карабин бы, конечно, не помешал. Но, во-первых, Николай замялся что-то, то ли побоялся, что у меня нет разрешения на нарезное оружие, то ли пожалел карабин. Во-вторых, двустволка привычнее с детства. К тому же со слабым зрением два патрона картечи, пожалуй, надёжнее одной пули. Да и не каждый день собаки поднимают шального медведя. И не обязательно ему бросаться на охотника. «Пронесёт», – примерно так думал я, поёживаясь от утреннего хиуса, тянувшего с верховьев Чикоя.
Тайга проснулась: зашевелился, зашуршал корой лиственницы поползень. Высоко-высоко, еле видимыми в небе чёрными точками, пронеслись вороны, их странное, лающее курлыканье отдавалось до самого становика. Вскрикнула сойка, закричала синица…
И раздался лай, ровный густой, уверенный. Пока было непонятно – Жиган или Гуляш. Бросаюсь на голос. Ерник, мелочь сосновая, спуск в буреломе, и у самого ключа, у высоких пней – чёрный силуэт Жигана. Перевёл дух, снял с плеча мелкашку, поставил у пня двустволку, надо осмотреться. Вот она беличья головка, хвост, лапы. Первый выстрел в блеске морозного куржака, раннего солнца, первая утренняя добыча. А в груди сладко заныло – будет ещё соболь, есть удачный почин!
Через двадцать тридцать минут хода у кромки парящей наледи, около заснеженного валуна встретился свежий, летящий след. Соболь или колонок? Колонок хорошо знаком, его следы продолговатые, а у соболя круглее, и ход у соболя должен быть мощнее. Но ведь бывало, и не такие специалисты ошибались. Погонит собака зверька, загонит в дупло огромной лиственницы. Поставит охотник сетку, полдня рубит железный ствол, а как рухнет дерево – вылетает из дупла не соболь, а рыжий проходимец, обманщик этакий.
В глубоком снегу сложно определить, поэтому идёшь, надеясь, что след выведет на лёд, присыпанный тонкой белой изморозью. И, как говорят, везёт попам и студентам – зверёк, обметав следами комлистую колодину, действительно сворачивает влево и пересекает старую наледь. На тонкой и твёрдой плёнке изморози очень чётко виден каждый коготок – соболь! И вдоль хода, и поперёк одинаково круглая ямка.
Куда делись собаки? Где Жиган и Гуляш? Охотник кричит так, что кухта летит с деревьев. Но в тайге тишина. Видимо, лайки ушли далеко, взяли след и, бросят или не настигнут дичь, не вернутся. Ничего, главное, что есть след и теперь надо его тропить, а собаки сами найдут охотника. Поправляю рюкзак, принимаю решение и иду вверх по склону косматыми лапами отрогов, через скалистый кряж вниз по светлому сосняку, по боковому отрогу основного ключа длинным тягуном, где черный листвянник оброс бородатыми лишайниками, и – упираюсь в стену чащобы. Крутой склон завален метровым снегом, завален упавшими лиственницами, сквозь черноту ольхи и багульника видны зубцы скал и красно-чёрные, расщеплённые ударом молнии лиственные пни-горельники.
А сердце уже готово выскочить из груди, пот заливает очки, саднит щека от хлёсткого удара ветки. Пора перевести дух, оглядеться и сообразить, что делать дальше.
Не успел присесть на колодину, как услышал далёкий звук. Наверно кровь в ушах застучала. Прислушиваюсь. Да это же собаки лают! Примерно в том направлении, куда ушёл соболь. Неужели лайки нашли его?
И пошёл-полетел охотник тайгой, то упираясь в дикие завалы, то пробираясь как зверь в узких прогалах, перекрытые дугами согнутых веток ольхи, берёзы, багульника. Густерня сбивает шапку, кора и снег сыплются за шиворот, спадает лямка рюкзака, проскальзывает обувь, щиплет солёный пот на поцарапанной щеке. На берегу смутно и зыбко, но сознание отмечает: уклоняюсь вправо и теряю чёткую грань становика, мчусь по какой-то седловине. Лай собак стал громче, слышен мощный доносчивый голос. Стоп! На пушного зверька лайки так не подают голос. Неужели берлогу нашли? По спине пробежали мурашки, пот на лбу высох, шапка оказалась маленькой и сползла на макушку. Куда ты летишь сломя голову? А если «хозяин» навстречу? Переламываю стволы и проверяю патроны. На всякий случай проверяю нож и топорик, всё на месте! А собаки лают всё азартнее и уже слшат охотника!
На седловине, которая вся в буграх, наконец появляется небольшая гривка. Тут у самой подошвы трещат кусты и валёжины, яростно заводятся собаки. Охотник громко окликает их. Тут уже лай переходит в заливистый, злобный рык. Упало гнилое дерево, донёсся костяной щелчок и гулкий топот, а потом треск густых кустов – загудела тайга вдоль скалистой стены гривы. В просветах мелькнула гордо закинутая голова, посыпался иней с кустов, и изюбрь мощными высокими скачками ушёл в тайгу.
Надо же было сколько сил и времени потратить впустую из-за зверя. Стрелять его всё равно бы не стал, из такой глуши никакой техникой мясо не вывезешь. Да, ещё неизвестно, есть ли у Николая лицензия на отстрел?
Осмотрев место, увидел, что каменная плита одним концом упиралась в скалу, на ней и отбивался рогач от лаек, зажавших его с разных сторон. На скалу не прыгнешь, в зубы собакам – страшно. Видимо крик так напугал зверя, что он перелетел через лаек, сбил гнилую листвянку и отчаянно, из последних сил, рванул на свободу. Снег ещё парил от смеси веток, мочи и рассыпанного древесного сора. Измученные собаки вскоре вернулись, легли и стали раскусывать налипшие льдинки на лапах. Хорошо, что не медведь на мою голову. Одеваю ошейники с поводками и возвращаюсь на свой след. Собаки не приучены к поводкам, тянут в разные стороны, путаются, пытаются нырнуть то под куст, то под сваленную лесину. Тяжело так с ними ходить. Кое-как добрался до того места, где можно срезать угол и выйти на след соболя на другой стороне завала. Отпускаю лаек в поиск. Они нюхают воздух, ищут вокруг и всё же идут в нужном направлении. Часы показывают три часа дня. Хотя солнце ещё светит обманчиво, заливает ярким светом заснеженную тайгу.
Журнал “Охота и охотничье хозяйство”.