Любимая профессия.
Недалеко от дома был лесной пруд. Здесь я начала свои самостоятельные охоты. У меня было мало выдержки, я не умела подкрадываться и спугивала уток. Однажды я вышла на пруд пораньше, забралась в скрадок. Едва стало рассветать, как ко мне сели шесть уток. Я впервые увидела дичь так близко и прямо-таки затряслась от радости.
Тихонько взвела курки, крепко, как учил братень, прижала приклад к плечу. Вероятно я всё же торопилась и не заметила, что курок касается щеки. Раздался выстрел. На воде недвижимы остались две кряковые. Один подранок, хлопая крыльями, стремился к осоке. Вторым подранком оказалась я. Курок рассёк мне щеку, вырвал кусок кожи. Мне было уже не до уток. К счастью, неподалеку сидел в скрадке наш сосед лесник. Заметив моё бедственное положение, он подошёл, перевязал рану и привёл меня домой. Увидев забинтованную голову и кровь на одежде, муж испугался:
– Чем это ты?
– Ружьём, – Говорю.
Очень досадно было, что не собрала я своих первых уток. Ружьё муж от меня запер, а вскоре мы уехали из этих мест.
Прошло немало лет. У нас было уже четверо детей, старшие из них начинали работать. Не только об охоте – о себе не было времени подумать. С мужем мы приезжали иногда к моему брату. Он считался по области передовым охотником, много раз премировался за перевыполнение плана сдачи пушнины. Бывало, выберет часок и обстоятельно, со всеми подробностями расскажет мне – сколько медведей словил за сезон, где их встречал, в каких местах куницы и белки больше. Ну, так разбередит душу, что хоть вон из избы беги…прямо в лес! А тут и сын подрос. В нём рано заговорила охотничья жилка. Он стал часто просить ружьё, чтобы сходить с товарищем на охоту. На своём горьком опыте я испытала, как надо осторожно обращаться с оружием. А сынишка ещё мал, неопытен…Мало ли что может случиться? Пошептались, пошептались мы с мужем и – подальше от греха – ружьё продали.
Затишье продолжалось довольно долго. Дети выросли, все работали. В 1938 году муж ушёл на пенсию по болезни. Мы решили вернуться в родные места. Здесь нам вскоре пришлось похоронить брата. Детей у него не было и все охотничьи припасы, ружьё, канканы и ловушки остались мне. Я решила продолжить дело отца и брата. Может быть я ещё и повременила бы сколько-нибудь, да не дала братнина собака. Грозный прямо-таки рвался в лес, никакого сладу с ним не было.
На первый раз муж с помощью товарища поставил ловушки на кротов и кляпцы на медведя. Товарищ вернулся в деревню, оставив мне свою лайку Марту. Муж поехал за нашим имуществом. Оставшись одна с собаками, я на второй день пошла смотреть наши ловушки. Стоял август. Пёстрое разнотравье лугов золотой осени изнывало под солнцем. Истомлённый жаром приумолк родной, с детства знакомый лес. Светлые берёзовые перелески не давали тени. Выше по склонам начинались тёмные ельники. Здесь трудно было идти. Ветровал и молодая поросль то и дело преграждали путь. Скоро собаки облаяли глухаря. Я осторожно, не спугнув его, подошла на выстрел. Ох, и долго же я целилась! И всё косила глазом на курок: не зацепил бы опять. Выстрел получился удачным. Лайки кинулись к тяжело упавшей птице и придавили его лапами. Собаки, очевидно, прошли хорошую школу и знали, как с какой дичью надо обращаться. Позднее, между прочим, они кое-чему подучили и меня. Сейчас я прикрикнула на собак, и они тотчас оставили глухаря. Радуясь моему первому успеху, они старались лизнуть лицо, царапая меня своими лапищами.
В этот день во мне, вероятно, пробудился настоящий охотник. Я поняла, что никогда не смогу расстаться с Грозным, что только сама буду ходить с ним на промысел. Я гладила собак, а они настойчиво – то глазами, то рыльцем – показывали мне глухаря. Глядя на верных друзей, я не торопилась. Они явно начинали нервничать: то покатаются у моих ног, то царапнут лапой и вновь устремятся к птице. Но стоило поднять глухаря, как собаки сразу же успокоились и скрылись в лесу. Я двинулась за ними, всё дальше уходя от опушки с расставленными по ней кротоловками.
Не прошло и получаса, как вдали послышался зов моих помощников. Но теперь они лаяли не добродушно, не с ленцой, как на глухаря. Их голос был злобным, словно они хотели и никак не могли кого-то остановить. Я поспешила на помощь моим друзьям. Бежать пришлось недолго. Лай быстро приближался, и я увидела идущего мне наперерез медведя. Заметив меня, собаки ещё яростнее насели на зверя. Он присаживался, отмахивался от них лапами, то и дело кляцкал зубами. До него было не больше двадцати шагов. Я бросила глухаря и хотела перезарядить ружьё. Уходя из дому, я не заглянула в патронташ и теперь жестоко каялась: пуль с собой не было.
До дому по склону горы вниз было всего километра три. Там в ящичке под кроватью валялось полдюжины братниных патронов, снаряжённых самодельными круглыми пулями. Прихватив глухаря, я полегоньку стала отступать. Медведь не обратил на меня внимания. Я прибавила ходу. Юбка путалась между ногами, полоскала по ветру, мешала бежать. Мне бы подобрать подол, да обе руки заняты: в одной тяжеленный глухарь, в другой – ружьё. Повесить его за спину не решилась: медведь всё-таки, а не кто-нибудь позади! Чтобы стать настоящим охотником, надо предусмотреть каждую мелочь.
Соседа-лесника уговаривать не пришлось. Не успев даже отдышаться, я заторопилась с ним обратно в лес. Бежать теперь приходилось всё время в гору. Жара ещё не начала спадать, солнце стояло высоко. Обливаясь потом, мы остановились только на опушке ельника. Собаки были едва слышны: медведь, наверно, увёл их ближе к вершине. По мере того как мы продвигались вперёд, голоса лаек слышались явственнее. «Устали, должно быть, бедняги, – подумала я, заметив, что собаки лают не так азартно. Больше часу, поди, с медведем воюют». Когда стали подходить, лесник толкнул меня в бок:
– Слыш-ко, ты первая стреляй. Иди, – подталкивает меня, – вперёд.
А мне, не всё ли равно? Испугался, думаю, старый. Подкрались на выстрел и видим: лось. Когда я уходила за пулями, собаки, стало быть, подумали, что медведь нам не нужен, да и бросили его. А пока мы с лесником бежали назад, они отыскали рогача. Ну, лось так лось; их в наших местах для своих нужд бить не запрещалось. И тут, слышу, шепчет, дай бог ему здоровья, мой бородатый лесник:
– Стой сзади, я первый буду стрелять. Иш ты, – говорю, – какой хитрый! Как медведя – так я вперёд, а коль сохатого – так уж сам?
Пока мы рядились. Лось ушёл. Собаки, видя, что мы не стреляем, преследовать его не стали. «Эх, учить вас да учить ещё надо» – прочла я на их мордах.
– Это всё он, – кивнула я на лесника. – Старый леший медведя испугался.
– Зверя брать нужно умеючи,- долго ещё оправдывался сосед. – Если бы ты медведя только задела, так я бы саданул в него удачнее. А если бы я вперёд стрелял, то ты могла выстрела испугаться и вовсе промазать. Тогда бы с нами косолапый знаешь что сделал? Такую бы баню устроил – век не забыла бы!
С тех пор я хорошо усвоила, что надо надеяться, прежде всего, на себя, а не на тех, кто с тобой идёт. С медведем шутки плохи, это я вскоре чуть было на своей шкуре не испытала. Спасибо собакам: выручили. Лесник оказался прав, брать зверя нужно умеючи.
Мои прогулки в лес становились всё чаще, всё продолжительнее. Грозный не давал мне долго засиживаться дома. Никогда дотоле я не интересовалась модами. А тут достала журнал, стала юбки смотреть, какая из них для охоты способнее. Кроила и перекраивала платья до тех пор, пока, наконец, всё на лоскуты не изрезала. Лучше всего для охоты пришлись старые братнины штаны.
Ходила с Грозным всегда одна и с пустыми руками больше не возвращалась. Да и зверя с птицей тогда будто больше было. То, что в детстве довелось слышать от бывалых охотников, теперь становилось для меня самым обычным делом.
В октябре я получила задание от Заготпушнины провести пробный отстрел белки. Задание мы с Грозным легко перевыполнили. С тех пор я попала в список промысловиков и каждый год заключала договора на сдачу пушнины. Сколько мы отстреляли да отловили зверья – не счесть. Тут были и зайцы, и белки, и куницы, и горностай с колонком, и лисицы рыжие. И соболей полдюжины, и другое всякое зверьё. Осенью и летом добывали крота и медведя. Бивали с Грозным медведя и на берлоге. Очень уж надёжным был это пёс. После него сколько собак ни держала – славные среди них попадались, но до братниного кобеля им было далеко. Ведь какое понятие имел! Выбежит иной раз и словно доложит: нет, мол, здесь больше ничего: куда теперь пойдём? А я ему не рукой, а голосом: на север давай подадимся. И что вы думаете? Понимает! Я лишнего болтать не люблю, так что можете мне поверить. Он точно повернёт туда и смотрит – так ли понял? И когда увидит, что я его понимаю, то уж так рад, так рад!…
И вот идём мы за белками. Топорик за поясом, как полагается. Люблю я ноябрь: снежок неглубок, ходить легко, да и морозы ещё не загнали белок в гайно. Прошли километров пять от дома, и пересекает нам дорогу совсем свежий след стригача – так когда-то в нашей семье называли лосят майского вывода. Отец рассказывал, что стригач ходит очень далеко и мучает собак. Телок, стало быть, не даёт им облаять себя: то скачет, а когда собака отстаёт, переходит на шаг, будто дразнит. Ходили мы с Грозным за стригачём туда-сюда целый день. И хоть даже хлеба у нас с собой не было, а выходили верных полсотни километров. Как бы я была рада, если бы Грозный бросил этого чертёнка! До того уж надоело, что впору одной домой возвращаться. Но ведь не бросишь же собаку в лесу? – «Ну, – думаю, – как повернёт ближе к дому, так и пойду». А дело уже совсем к вечеру близится, ноябрьский денёк ох как короток!
Но и Грозный видимо тоже понял, что я собираюсь идти. Подходит ко мне и прямо-таки извиняется, дескать, что зря ходил. И нет ли, мол, пожрать чего голодной собачке? Присела я на пенёк и говорю:
– Сам, парень виноват. Я ведь тебя не обязывала за ним шляться. И есть у нас с тобой нечего.
Вильнул тугим колечком мой охотничек: понимаю, ничего, стало быть, не поделаешь. Порылась я в мешке, достала две неприкосновенные лепёшки. Граммов по сто. Грозный свою и не заметил, как проглотил. Отломила я ему ещё половинку: ведь он не только ходил, но и лаял весь день к тому же. Заморив червячка, мы встали и вскоре вышли на магистраль. Не прошло и десяти минут, как навострил уши мой Грозный, ощетинился и свернул с дороги в сторону. Залаял, словно бы на медведя. Я подготовилась, вложила в стволы пули, стала подкрадываться. Вижу – вертится собака вокруг сосны, а там рысь. Не успела я шагу ступить, как зверь кинулся вниз на собаку, да самый чуток промахнулся. Смял её Грозный, но пока я перезаряжала ружьё картечью, рысь вырвалась и снова оказалась на дереве. Я выстрелила, и раненая рысь рухнула на землю. Собака бросилась на хищника, но тот схватил её за ухо. Ещё мгновение – и рысь распорола бы задними ногами брюхо Грозного. Стрелять было нельзя, но нельзя было и медлить. Недолго думая, я выхватила из-за пояса топор, подскочила и ударила рысь в круглую кошачью голову. Лишь потом я узнала, что раненая рысь чуть ли не опаснее медведя. Но в этот раз всё обошлось благополучно. Грозный отделался половинкой уха.
В поединке с рысью мы забыли про усталость. Зато теперь, когда нужно было свежевать хищника, я почувствовала усталость вдвойне. К тому же стемнело настолько, что снимать шкуру было, пожалуй, поздно: немудрено и прорезать её в темноте. И вижу, что нести тушу целиком у меня сейчас не хватит сил. Решила подвесить её на сосну и вернуться поутру, благо от дома здесь всего семь вёрст. Так я и сделала. Подвесила зверя, прикрыла его ветками и пошла домой. Но, оказывается, с моим решением не согласился Грозный. Он начал толкать меня своей мордой, показывать на рысь, подбегать к дереву. Я не хотела открывать дискуссию и продолжала молча идти. И что же вы думаете? Этот упрямый пёс, тоже ничего не говоря, вернулся и молча улёгся под ёлкой. Не оглядываясь и всё ещё надеясь, что упрямец образумится, я сделала ещё несколько шагов. Тут до меня донеслось жалкое поскуливание. Паршивая собачонка определённо собиралась закатить мне истерику. Я избегаю подобных семейных драм, но в этот раз решила проявить твёрдость характера и даже не приостановилась. Охотник должен быть волевым. Через минуту я уже торжествовала: Грозный шёл на махах, обгоняя меня по целине. И всё бы кончилось мирно, успей я пораньше выбраться на широкую магистраль. Но пока что я еле брела по собственному следу, боясь оступиться: усталость брала своё. Обогнав меня, Грозный улёгся на тропе. Когда я приблизилась к нему – он оскалил зубы и зарычал.
– Что с тобой, Грозный?– удивилась я, пытаясь обойти собаку. Вместо ответа он вскочил, вздыбил на загривке шерсть и двинулся на меня. Я не стала спорить, воротилась, сняла рысь с дерева и положила её на плечи, словно модный и тёплый, только удивительно тяжёлый воротник. Наверно я была очень хороша в этой меховой накидке. Во всяком случае, Грозный сразу переменился. Он старался лизнуть меня, тёрся о колени, крутил баранкой, ползал передо мной на брюхе и проявлял признаки подхалимажа.
Так мы прошли километра три и присели отдохнуть. Со вздохом облегчения я сняла тяжёлую ношу. Грозный тотчас улёгся рядом. Меховой воротник, очевидно, казался ему бесценным. Что же, дружок был, пожалуй, прав: моя обнова обошлась ему недёшево!
Вставая, я опять попыталась «забыть» горжетку. Но стоило двинуться вперёд, как неумолимый пёс грозно преградил мне дорогу. И всё повторилось сызнова. Я зло набросила на плечи дорогой мех и, еле передвигая ноги, поплелась к дому. До него оставался какой-нибудь час пути. Когда до желанной цели было уже недалеко, мой милый друг бесследно исчез. Идти становилось всё труднее. Окончательно обессиленная, я тихонько опустилась на снег, следя лишь за тем, чтобы он не набился в стволы ружья. Разгорячённое ходьбой тело не чувствовало холода. Я растянулась на спине. Надо мной загадочно мерцали вечно прекрасные, недоступные звёзды.
Не знаю, сколько времени я так пролежала. Наверное, недолго, потому что шевельнуть рукой и ногой по-прежнему не было сил. Я представила себе, как тревожится сейчас мой муж: пёс вернулся из леса один. Такого за ним раньше не наблюдалось… Ох, уже и дам я взбучку этому Грозному! Я седа на снег и помотала головой: где-то недалеко лаял Грозный. «Не мерещится, ли?» – подумала и сняла с головы ушанку. Словно пробудившись, я огляделась. Всё было удивительно знакомо – и валенки на ногах, и рысь на снегу, и звёзды в вышине… Только они уже не казались какими-то особенными. Лай Грозного – удивительно звонкий, торжествующий – слышался ближе и ближе. Минуту спустя тёмные фигуры собаки и двух человек показались из-за поворота дороги.
– Э-ге-ге! – донёсся до меня голос старого соседа-лесника.
– Ого-го! – вторил ему баритон моего мужа.
Свердловская область.
Верхотурский район.