Часть 1. Поиск берлоги и зверя.
Зима всегда сильно суживала охотничьи горизонты, но зато несла с собою охоты на медведя. Они были редки, эти охоты, но дарили много ощущений и на них выдавались такие моменты, яркие краски которых бессильно затушевать даже всевластное время.
Большинство битых медведей были случайно найденные звери, налаянные собаками во время крестьянских охот по белке или выгнанные из берлог при заготовке леса. Окладчиков специалистов почти совершенно не было в уезде и продуктивность поисков зверя находилась в тесной зависимости от полевых качеств имеющихся у охотников собак. Были хорошо идущие по зверю лайки — находились и медведи; терялись, гибли собаки — и берлог не было. Беспечность, удивительное несоблюдение русским человеком своих собственных интересов наглядно проступали в отношении крестьян-охотников к таким собакам. Лайки, разыскивающие своему хозяину по нескольку медведей в год, дающие крупный заработок, жили без всякого присмотра, предоставленные сами себе. Искусанные, изувеченные в дни амурных похождений, хромые, голодные слонялись они где попало и пропадали раньше времени, никогда не доживая до старости.
— Эх, ладная была собачка, извелась, вот, поди ж ты! — жаловался такой охотник, почесывая затылок. — Почитай, каждую зиму разыщет медведя, сколько куниц с ней добывал!
При таком отношении к ним, можно было подумать, что собак, идущих по медведю, вокруг сколько угодно. Но нет — такие собаки представляли очень редкое исключение. Вся остальная орава их «лаяла белку» да шла по птице — главным образом давила бескрылую утиную молодь и ни на какую серьезную охоту не была пригодна.
Поиск медведя по следу практиковался редко — в громадном большинстве случаев зверь ложился раньше, чем выпадал снег, да и по местным условиям все такие оклады без помощи собак были весьма проблематичны благодаря неопытности окладчиков; верными можно было считать только медведей, налаянных собаками. Поиски обойденных зверей, указанных в громадном кругу, зачастую оканчивались впустую, но это не пугало: пробродить день в окладе с ружьем наготове в надежде ежеминутно увидеть зверя, сделать иногда очень значительный переход на лыжах в занесенном снегом лесу с бодрящей мыслью о возможности выстрелить по медведю и, запоздав на охоте, переночевать возле костра, чтобы наутро возобновить со свежими силами розыски берлоги, было хотя и нелегко, но все же служило развлечением в мертвый для охоты зимний сезон. Да и нельзя было отказаться от таких экскурсий, памятуя пословицу: «Не знаешь — где найдешь, где потеряешь». Иногда такие гадательные охоты удавались на славу, а, по-видимому верный зверь оказывался мифом. Был случай: опытный крестьянин-охотник, много разыскивающий медведей, подвел меня к барсучьей норе, уверяя, что тут берлога, найденная его собакой. А иной раз только войдешь в громадный оклад неопытного следопыта, с грехом пополам забравшего в начале зимы в круг петли зверя, не проверяя входов и выходов, и молчавшего о звере до глубокого снега, — и тут же наткнешься на берлогу.
О берлогах и окладах крестьяне сообщали всегда в середине зимы, когда снег был уже глубок, считая, что толстый слой снега, зимние наметы и сугробы — залог успеха таких охот, т.к. в глубоком снегу зверю нет хода. До большого снега владельцы берлог и окладов молчали о своих находках, даже опасаясь проложить лыжницу поблизости найденного зверя.
Но по глубокому снегу разыскивать берлогу в громадном, иногда в сотню десятин, окладе было очень затруднительно. Взятые в круг собаки страшно вязли в рыхлом снегу, плелись за лыжами, избегая ходить целиною, и скоро выбивались из сил. Да и сами проводники-охотники нередко путались и, случалось, после упорных поисков берлоги в окладе, продолжавшихся целый день, вдруг вечером объявляли, что они ошиблись — водили все время не по окладу, который остался в стороне.
Только в исключительных случаях — если зверь лежал в даче, предназначенной к рубке, — охота происходила в начале зимы, по мелкому снегу, когда в лесу была возможна ходьба без лыж.
Лыжи стесняют охотника, затрудняя ходьбу в плотных зарослях, переходы через валежник и бурелом, подъемы на бугры и в гору, делают его неустойчивым в лесной трущобе в моменты подхода и стрельбы зверя; без них неизмеримо развязнее чувствуешь себя, и вскидка ружья уже не та. Но зверь по мелкому снегу более чуток, скорее бросается наутек и может не подпустить охотника, тогда как глубокий снег почти наверняка обеспечивает подход к берлоге не потревоженного ранее медведя.
При охотах по мелкому снегу в особенности важно знать точное местонахождение берлоги, чтобы идти прямо к ней, а если приходилось разыскивать её в кругу, то я избегал спусков со сворок собак: найденный за две-три сотни шагов, а то и дальше от охотника, медведь, горячо принятый собаками, мог встать и уйти раньше, чем подоспеешь к нему, собак же, задерживающих зверя на ходу, ни у меня, ни у местных крестьян-охотников никогда не было; о них мне приходилось только читать. В том крае, где я охотился, их никогда никто не видел, несмотря на обилие лающих по белке остроушек.
Медведи гонные, переместившиеся среди зимы благодаря какой-либо случайности, в громадном большинстве случаев были очень чутки к подходу и их даже по глубокому снегу приходилось брать или пытаться взять облавою; в остальных же случаях охота обычно происходила на берлоге.
Под неплотно прилегающим к земле стволом крупного бурелома; возле выворота-выскиря — как со стороны ствола, так и со стороны выдранных вместе с землей корней, возвышающихся наподобие стены; под развесистыми, низко спустившимися к земле ветвями раскидистой ели; между кочками и на кочке; возле крупного сухого пня; в густых как щетка хвойных зарослях; реже — грунтовую, вырытую в земле на склоне пригорка, — приходилось встречать такие разные берлоги. Разнообразно зимнее помещение медведя — то совершенно скрытое, то совсем на виду, но главный зимний уют зверя — снег.
В редких случаях зверь ложится в сравнительно открытом месте, в громадном большинстве он выбирает тесные, густые, заросшие, ломовитые, плотные места, и снег, занося бурелом и валежник, массою задерживаясь в мелких хвойных зарослях, заравнивая неровности почвы, как бы углубляет медвежье ложе, тушует, прячет, скрывает его.
Отягощенные снегом ветви деревьев клонятся долу, закрывая просветы; белой стеной преграждают охотнику заваленные снегом чащи молодых хвойных деревьев. Лес занесен так сильно, так плотно увешан снежной гирей, особенно в низинах, что ветер почти не проникает между стволами деревьев и только шумит в их вершинах. Глухо и тесно в лесной хвойной чаще зимой. Снег будто давит сверху и снизу; кажется, даже воздух насыщен снегом. Идешь, пробираешься, оставляя за собою след не только от лыж, но и на зарослях, стряхивая на себя с них снег, точно ныряешь в белых волнах.
При такой обстановке без помощи добрых собак не так-то просто найти берлогу не только в обширном окладе, но даже сравнительно точно указанную проводником. Где-то здесь она, но где именно? Сколько раз приходилось проходить буквально рядом, возле самого медведя, чуть ли не переехать на лыжах через его берлогу, не подозревая о таком близком её соседстве. А залаяли собаки — спешишь к ним, стараясь подойти как можно ближе, вплотную, иначе не увидишь зверя и упустишь его без выстрела. Не скоро разглядишь продух берлоги, не всегда определишь выход из неё — только предугадываешь его и часто ошибочно. Медведь — не заяц, неизвестно, как отнесется он к охотнику; момент весьма интересный и острый — где покажется зверь? Случалось, если он показывался дальше, чем в двух шагах, то так и не увидишь его целиком: замелькает, зачернеет среди снега, облепившего мелкие, на аршин поднявшиеся елочки, шерсть зверя и посыплется с ветвей снег, отмечая направление, куда пошел медведь.
Стреляешь навскидку, как по бекасу в кустах, по показавшемуся клоку шерсти. Выстрел накоротке, потому что бросок-другой — и медведь совершенно скроется за снежным навесом. Выручала привычка к дробовику, из которого я делаю в год тысячи выстрелов по дичи: возьми с собою на такую охоту тяжелый штуцер и будет легко проворонить зверя.
Конечно, снег глубок и тормозит ход зверя, но он глубок также и для собак, которые хотя и пойдут по борозде, оставляемой медведем в снегу, но скоро выбьются из сил и вернутся к охотнику, а медведь даже и в самом глубоком снегу и даже слегка раненый ходит в лесу куда быстрее охотника и догнать его не так-то легко. Бесспорно, упущенного зверя можно обложить вторично, что всегда и происходит, но вторично он вряд ли подпустит к себе близко охотника, он уже лежит начеку, слушает, и чуть что подозрительно — снова пошел бродить. Бывали медведи, за которыми целыми неделями гонялись охотники, но зверь в конце концов отделывался, пряча следы на наезженных лесных дорогах и попадая под упорные большие непогоды.
Был случай, когда такой гонный медведь заставил долго ходить за собою охотников, а когда, наконец, его обошли и убили, он оказался подмененным. Зверь, за которым гнались охотники, был крупнее и чернее убитого. Очевидно, потревоженный мишка выгнал из известной ему берлоги лежавшего там медведя и сам занял его место. Охотники, захватывая зверя в круг, по следу не заметили этой проделки, а когда она открылась, следы заровняло выпавшим снегом.
Фокин Н.Н. “Охотничьи просторы”, книга 1(23) – 2000.