Часть 3. Охоты на медведя.
Совершенно не организованные медвежьи охоты в большинстве требовали значительной затраты сил: бессонной ночи для переезда до места охоты, упорных розысков зверя в проломках и чащах, где нужно было кружить, осматривая каждый выскирь, перелезая через многочисленные колодины, костром наваленные одна на другую, перетаскивая через них лыжи, и нырять и купаться в снегу под снежным навесом при леденящем дыхание морозе.
Но наряду с этим выдавались удивительно легкие охоты-прогулки, одну из которых опишу подробнее — как она занесена в мой дневник.
Анисим Кириллов, когда-то служивший у меня не одну осень в качестве проводника, идеальный загонщик тетеревов и проч., сообщил мне, что неделю тому назад, когда он ходил за куницею, собака его лаяла в лому, возле выворота, так, что ему стоило немалого труда отозвать её. Выворот этот он объехал на лыжах кругом, но близко — в упор— не подходил, опасаясь зверя зря потревожить. Впрочем, о медведе Анисим говорил не особенно уверенно и собирался оповестить знакомого охотника, более опытного, чтобы удостовериться, точно ли лежит там медведь, чтобы попусту не водить меня по пустым местам, что неоднократно случалось. Он опасался ошибки, памятуя, как сам он, Анисим, вместе со своим родственником соседом целый день водили по лесу охотничью команду в поисках за каким-то мифическим наследившим здесь осенью медведем, искать которого в необъятном «окладе» я наотрез отказался, но в которого сами они твердо верили; как однажды мужичок из соседней деревни повел меня на пустую лежку лосей, уверяя, что обошел «медведицу с детками», и проч., и проч.
И вот теперь, опасаясь устроить новый опереточный поход на несуществующего медведя, Анисим, сомневаясь в своей собаке, никогда ещё не видавшей зверя, а также и в собственной опытности, хотел берлогу проверить, но я, узнав, что до берлоги недалеко и почти рядом с нею проходит бревенная дорога, решил сам выяснить вопрос о медведе.
20 января утром выехал я из дома на одиночке и по дороге заехал за Анисимом, который отправился тоже на лошади, в сопровождении своего неизменного «Соловья» — чрезвычайно пушистой лайки, виновницы настоящего путешествия. День был ясный, с небольшим морозом. Недавно сильный ветер освободил деревья от снежной гири и бывшая два дня назад оттепель заметно осадила снег. Ход на лыжах был превосходный; легкий наст выдерживал тяжесть собаки.
Быстро доехали до места, лошадей привязали к деревьям и на берлогу пошли втроем: Анисим с топором за поясом и с шомпольной одностволкой 18 калибра, когда-то привезенной ему мною из Петербурга; возница мой Дмитрий с одноствольной, по виду весьма податливой на разрыв фузею, заряженной «картечинами», и я с коккерилем 12 калибра (оба цилиндра) и с ножом у пояса.
Соловей апатично выступал по насту шагах в десяти от нас — едва ли не обычная его манера ходить на охоте, за которую я и Анисим, в дни оны, от души ругали его и лентяем, и подлецом.
Идти пришлось недолго, не более ста саженей от дороги. По уговору, Анисим издали указал мне на выворот, и я отправился прямо к нему, держа ружье наготове. Это была огромная осина, сваленная ветром. Широко раскинулись её ветви, а корни дерева вместе с приставшей к ним землею, торчали вверх гигантским щитом. Ствол поверженного исполина, его ветви, корни — все занесено снегом, а кругом — ни деревца. Ближайшие деревья в 10-20 шагах и то лес редкий, преимущественно молодые сосны, вершка в два толщиною. Летом здесь не проберешься — страшный лом. Это — и старая вырубка, и старая гарь вместе. На каждом шагу целые костры сваленных сухих деревьев. Но теперь, зимою, благодаря толстому слою снега, здесь гладкая и чистая площадь. И сразу, как я посмотрел на эту чистоту, меня взяло сомнение: «Ох, наврал Соловей, ничего здесь нет. Никогда мне не приходилось видеть, чтобы медведь ложился в таких чистых местах».
Я обошел вокруг выворота, заглянул под него в упор со стороны ствола — все занесено снегом, никаких признаков берлоги. Соловей стоит в двух шагах от меня и молчит. Дело дрянь! Вдруг Соловей приблизился к вывороту со стороны корней, понюхал, тыча нос в снег, поставил передние лапы на какой-то выступ на «щите» и залаял! С каждой секундой лай его, сначала вялый, отрывистый, неуверенный, становился злее, ожесточеннее, яростнее! Через две-три минуты собака просто неистовствовала. О, этот лай! Сколько ощущений! И что за наслаждение стоять возле берлоги и ждать зверя! Но тщетно я прислушивался, стараясь уловить ворчание медведя на собаку, напрасно приглядывался, угадывая ход – чело берлоги. Выворот продолжал хранить упорное молчание: нигде возле него никакого движения не замечалось.
Наконец, я решил поднять медведя колом. Кол моментально был вырублен и Дмитрий, воткнув свое заряженное «картечинами» ружье ложею в снег, с восторгом приступил к делу. Но едва он погрузил конец кола в снег возле выворота, как глыба снега поползла у Соловья под ногами и вместе с ним обрушилась в какую-то образовавшуюся возле самого выворота яму. С изумительным проворством вынырнула из ямы собака и заголосила еще ожесточеннее, а я тотчас же увидел сначала уши, затем лоб и башку, шею и передние лапы медведя.
Полуторааршинный плотный намет снега закупорил ход, которым осенью прошел медведь между колодинами в берлогу, и теперь ему приходилось, упершись в землю задними ногами, вытянувшись во весь рост, лезть вверх, будто из колодца. Он шел прямо ко мне и через несколько секунд был бы на концах моих лыж, упирающихся в выворот, но я не допустил этого, выстрелив в верхнюю часть его груди. И я видел, как после выстрела медведя откинуло назад, как он нелепо взмахнул головой и медленно, будто оборвавшись, стал скользить обратно в берлогу. Дело было покончено.
Рискуя навлечь на себя нарекания, все же скажу, что лично мои встречи с медведем не дают мне повода считать этого зверя кровожадным, смелым и очень злобным. На моих охотах первое движение вышедшего из берлоги зверя всегда было — уйти прочь от охотника, спасти свою жизнь бегством. Так поступали даже медведицы, имеющие медвежат, иногда только родившихся, совершенно беззащитных, отдать которых во власть врага зверице тяжело. Только раненый медведь, но далеко не всегда, а в редких случаях, менял направление хода и кидался на человека, желая вступить с ним в драку. То же было и на облавах: медведь шел на номер только в том случае, если не замечал ожидающего его охотника, но если присутствие человека было обнаружено, зверь тотчас же уклонялся в сторону. В Ямбургском уезде, в урочище «Горбатая Нива», медведь весом девять пудов двенадцать фунтов на облаве подошел к соседнему номеру, где стоял мой егерь, шагов на двадцать, получил две конических пули из гладкоствольного ружья, из которых одна, первая, попала в переднюю лапу выше ступни, а вторая, когда зверь после первого выстрела побочил, — в ляжку, и продолжал идти напролом через линию стрелков, пытаясь прорваться между мною и егерем, ближе к последнему (номера были размещены очень широко по недочету в стрелках). Разрядив по зверю ружье и опасаясь, что мишка сейчас уйдет за круг, егерь-юноша, маша ружьем как дубиною, подбежал к медведю шага на четыре и сбил его снова в круг, чем и дал мне возможность послать пулю в ребра зверя, которая тут же посадила его и отняла от него всю силу. Стрельба егеря по медведю и его атака зверя с пустым, разряженным ружьем в руках происходили у меня на глазах, т.к. облава была в редколесье, и медведь, дважды раненый и, следовательно, озлобленный, совершенно не помышлял устранить преграждающего ему дорогу человека, явно уклонился от схватки с ним.
Конечно, невозможно предвидеть поведение поднятого медведя, поручиться за мирный нрав зверя, и мне очень хорошо известно множество фактов, когда зверь не только калечил, но и убивал охотников. Отрицать некоторую опасность охот на медведя невозможно, да в ней и заключается главная прелесть таких охот, но необходимо признать, что если бы зверь взял за обыкновение, при его силе и ловкости, первым нападать на человека, осмеливающегося нарушить его покой, большая половина медвежьих охот принесла бы совершенно другие результаты! Какая беспорядочная стрельба началась бы по мишке, набросившемуся на подошедших к берлоге охотников, в большинстве случаев неудобно разместившихся на неустойчивых лыжах в тесных зарослях, парализующих каждое движение, затрудняющих до крайности ходьбу, заставляющих охотников толпиться и мешать один другому.
Однажды мы охотились на берлоге вдвоем, в сопровождении трех проводников, владельцев берлоги, и вынуждены были подойти к зверю так близко, что мой компаньон, сбивая рукавицей снег с мелких зарослей, обнажил на секунду из-под снега ухо медведя, буквально ударив по нему рукавицей. Мы стояли рядом, без лыж, потому что сплошная низкорослая еловая чаща, плотная как щетка, увешанная снегом, совершенно не допускала ходьбу на лыжах и их пришлось оставить, услышав лай собак на медведя. Мы вязли в снегу значительно выше колен, медведь был под снегом у наших ног, с противоположной стороны на него лаяли собаки, а у нас за спиною стояли проводники, двое — со своими одностволками, поднятые курки которых плохо держались на взводах, а третий крестьянин был вооружен рогатиной и, по нашему указанию, просунув рогатину между нами, слегка кольнул ею занесенного снегом медведя. После такого приема зверь бросился в сторону собак, прочь от нас, и только шагах в трех впереди на секунду показал мне зад в полуугон. Я ударил по нему навскидку и, видя по обсыпающемуся в чаще снегу, что зверь продолжает идти, выстрелил еще раз, по направлению хода зверя в занесенной снегом слепице. Медведь рявкнул и сел, что нельзя было видеть, а можно было предполагать по сосредоточившемуся на одном месте дружному, яростному лаю одолевавших врага собак. Пока я заряжал ружье плохо повинующимися руками на двадцатипятиградусном морозе, компаньон мой быстро сделал шагов пять вперед, увидел сидевшего тяжело раненного, осажденного собаками зверя и свалил его пулею за ухо (медведь сидел задом к нему), причем ружье сначала осеклось, не разбило пистона, потому что между курком и бойком попал обледеневший снег.
Если бы этот медведь, вместо того, чтобы идти прочь, кинулся на нас, мы были бы поставлены в невозможность стрелять из опасения ранить друг друга, а проводники наши, владельцы берлоги, как народ в данном случае малоопытный в охоте по зверю и волнующийся, в суматохе, возможно, угостили бы нас самодельными пулями из своих пищалей. А идти без ружья к берлоге такие охотники не соглашаются, клятвенно уверяя, что они стрелять не будут.
Насколько, однако, можно положиться на такие уверения, доказывает такой случай. Как-то в Белозерском уезде мы брали медведя облавою на четыре номера. Кричане шумели, кричали, стучали, стреляли часа два, ерши бродили в окладе, собаки безмолвствовали — зверь не показывался. Погода — ветер, вьюга, мороз. Все мы замерзли, терпение лопнуло. Решили сами идти в круг искать берлогу, как вдруг из оклада являются ерши с двумя лайками на привязи и сообщают, что зверь найден. Ерши подошли к нему вплотную, лежит на виду, под деревом. Собак, опасаясь, что зверь уйдет, не допустили, подманили в окладе и взяли на сворки, а один из ершей — Алексей, увидя зверя, до того вошел в азарт, что, забывая о своем назначении — гнать медведя на охотников, два раза стрелял зверю в голову, но ружье «не выдало»! Вот бы уважил!
Ввиду того, что кричане и охотники уже сошли со своих мест и порядок облавы был нарушен, мы решили бить зверя на берлоге и кинули жребий, кому стрелять первому, кому — второму. Как оказалось, зверюшка был маленький, пуда на четыре; за ним ходила ватага крестьян-охотников — пять владельцев, предъявляющих на него свои права, перегонявших его при окладах с места на место бесчисленное число раз в эту зиму. Здесь, вырыв в глубоком снегу, между кочками, под елью, глубокую ямку до земли, он лежал так крепко, что мы долго стояли над ним толпою, любуясь свернувшимся клубком бедняжкой. Но вот он встал и это послужило сигналом к единственному выстрелу по нем счастливца, вынувшего первую очередь.
Получив пулю, медведь иногда мгновенно дыбит, в особенности на крутом повороте после выстрела, а бросок его на человека быстр и стремителен: нападая, зверь чаще валит охотника ударом лапы по ногам и подминает его под себя. Охотники, преследующие раненых медведей, заметили их повадку затаиться за каким-либо прикрытием, подпустить человека вплотную и неожиданно кинуться на него для кровавой расправы. Это можно ждать от медведя, если он попадает в безвыходное положение, т.е. сознает, что ему не уйти от врага. Поэтому закапканенный медведь, разъяренный от боли и взбешенный, чаще идет на драку, желая дороже продать свою жизнь.
Фокин Н.Н. “Охотничьи просторы”, книга 1(23) – 2000.