Часть 2. Медвежьи берлоги.
По словам опытных охотников, большие или старые медведи зачастую ложатся вблизи деревень, выбирая для берлоги такое место, в котором невозможно подозревать их присутствие. Берлоги устраивают на опушке, иногда мысом вдающейся в поле, близко от проезжих дорог. Была, например, берлога возле двух-трех одиночно стоящих в поле, недалеко от леса, деревьев и в ней перезимовал большой зверь.
Такие медведи лежат на слуху от ненавистного им жилья человека, так что до них доносятся пение петухов и лай собак в деревне. Такими хитростями они спасают свою жизнь. Но если их присутствие, уже по снегу, бывает открыто и собака облает их берлогу, то тогда всю зиму не спит, тревожится и томится зверь, чуя недоброе. Но уйти, дать по снегу след не решается он и лежит настороже, с открытыми глазами, и чуть заслышит шорох лыж приближающихся охотников, бросается наутек. Обойденный вторично, такой медведь при малейшем подозрительном шуме встает и уходит. Подход к нему труден, он все время настороже, его вернее брать облавою, предварительно дав ему облежаться на новом месте. Обрезая круг, достаточно проехать от него на лыжах за сотню шагов, в мороз, когда в лесу шорстко, чтобы зверь ночью переместился. Чуткое ухо жадно ловит всякий шум и шорох в лесу, а лобастая башка соображает и старается найти выход из опасного положения.
Конечно, это не общее правило — обобщать повадки зверя я не берусь. В районах моих ближайших охот большой медведь провел зиму в незначительном кочковатом болоте, страшно заваленном буреломом, на краю небольшого озера, окруженного лугами и полями. Весною по заплаткам снега был ясно виден выход зверя из этого маленького, в две-три десятины, берегового болота, и заинтересованные крестьяне нашли в нем только что покинутую берлогу под колодинами. Просто не верилось, что тут, под руками у людей, лежал медведь. На следующую зиму он уже не вернулся в эти места.
Если осень затяжная, зима долго не может установиться и легкий снежок то покроет, запорошит землю, то его опять сгонит, а в лесу много рябины — некоторые медведи долго не ложатся, и след их мне иногда приходилось видеть в лесу по пестрой тропе. Снежок только слегка неровно покрывает почву, задерживается на ветвях; в чащах под стволами деревьев его почти нет; мокрый мох болота поглощает пушинки снега тоже очень быстро, тропинки чернеют, на колодинах и вывалах бурелома — ни снежинки, только кое-где крупными пятнами белеет мягкий тающий снег и на нём — отпечатки лап медведя. Только крайняя необходимость заставляет медведя оставлять за собою следы, он прячет, скрывает след даже летом. Эти большие заплатки снега он уж никак не мог обойти, но зато, где только можно, шёл инкогнито: перебирался по оттаявшим кочкам, проходил по свободным от снега колодинам. Недаром, петляя и путая больше чем беляк, скрывая и отводя след перед тем, как лечь по снегу в берлогу, медведь практикует даже такой прием: пятится обратно, ступая след-в-след и только двойные отпечатки когтей выдают хитрость зверя.
Однажды, на моих охотах, перегнанная зимою, но ещё по мелкому снегу, медведица для того, чтобы меньше наследить возле берлоги, влезла почти до вершины на высокую развесистую ель, ломая ветки на слань, так что ель издали казалась точно обкарзанной. [В Белозерском уезде крестьяне на подстилку для скота срубают ветви с елей, оставляя дерево на корню. По-местному — «карзают хвою».] Берлога находилась под этой елью и в ней оказались три недавно родившихся медвежонка. Охота происходила восьмого января. Вес убитой медведицы — семь пудов без восьми фунтов.
Бывает, зимой медведь сам переходит в другую берлогу, никем не потревоженный. Это случается в теплую зиму или ближе к весне, когда благодаря оттепелям зверь подмокает. Тогда он перемещается недалеко, всего на несколько шагов в сторону от первой берлоги, устраивается на более сухом месте. Иногда сознание опасности заставляет медведя покинуть облеженное логово и он делает себе другое, по соседству с первым, дать же большой переход боится, чтобы не показать врагам свой след.
Я был свидетелем такого случая. Медведь был налаян собакой ещё осенью, в дни белкованья, но перед тем как звать меня на охоту, в конце января, два владельца берлоги — крестьяне-охотники решили проверить зверя, для чего отправились к берлоге, взяв с собою четырех собак, из которых одна очень злобно шла по медведю. К берлоге близко сами охотники не подходили, но собаки разыскали зверя и приняли его так азартно, что когда псов удалось отозвать, у некоторых из них была во рту надерганная медвежья шерсть.
На следующий день по свежей лыжнице мы скоро приблизились к берлоге настолько, что продвинувшись ещё вперед сотню шагов по указанию моих проводников, я увидел возле громадного выскиря, заваленного снегом, многочисленные вчерашние следы собак. Конечно, это была берлога, но спущенная со сворки собака, та самая, которая осенью нашла этого медведя, единственная взятая нами на охоту, молча обошла выскирь и скрылась в примыкающей к нему мелкой еловой чаще, густо занесённой снегом. И сейчас же она подала голос там, шагах в пятидесяти от выскиря.
Я кинулся на злобный лай собаки, но страшно глубокий, аршин до трех, волнообразный надув снега и густая, обвешанная гирей поросль до крайности затрудняли движение: лыжи тонули, встречали занесенные снегом ветки, наезжали на незаметные в снегу валежины. Кратковременных, но больших усилий стоило пробиться к собаке. Медведь вставал или сидел, когда я увидел его шагах в шести, возле обломленного ветром ствола толстой сушины, возвышающейся над мелкими елями. Пуля в бок, ближе к лопатке, положила зверя.
Как оказалось, лежавший на виду у выскиря медведь, после хваток четырех собак, — умная проверка берлоги — перешёл к сушине, возле которой и получил мою пулю. Но если бы снег не был так глубок, то весьма вероятно, зверь не дождался бы охотника и за ним пришлось бы походить. Медведь был средний, пудов на восемь.
Большие и тяжеловесные звери в Белозерском крае встречаются редко. Обычно: медведица — 5—7, медведь — 7—9 пудов. К этому следует добавить, что вес не всегда показывает величину зверя: бывают крупные медведи, но легкие, и средних размеров, но тяжелые. Точно так же и размер следа часто бывает обманчив.
Самого большого в моих охотах — 14-ти пудового медведя — пришлось мне стрелять в феврале 1897г. в обществе дельного крестьянина-охотника, промышляющего зимами разным зверьем, Ивана Калякина. К сожалению, за последние годы у Калякина перевелись хорошие собаки, и он мало находил медведей, но капканил лисиц и рысей артистически.
Зверь лежал в казенной даче, близ Белого озера, возле небольшой сосенки, на хвойной слани, совершенно открытый сверху. Вокруг теснились мелкие ели с большим снежным навесом. Место опять-таки было густое, плотное.
Медведь оказался старым самцом, со съеденными гнилыми зубами и почти голым, лишенным шерсти брюхом. Пальцы на одной из его задних лап отсутствовали. Очевидно, мишка побывал в капкане, но рана превосходно зарубцевалась, кожа огрубела и увечье не мешало ходьбе, только вместо ступни был круглый обрубок ноги.
Калякин рассказывал, что недалеко от берлоги этого медведя лежал мертвый лось, которого медведь ходил есть даже по мелкому снегу, что его и сгубило. Заметя следы и зная повадки зверя, Иван, уже по большому снегу, с собакой, тщательно и упорно искал берлогу и нашел её. За отдаленностью жилья и отсутствием дорог тушу зверя мы бросили в лесу и на неё Калякин скоро поймал двух или трех лисиц, которых бродило здесь много, причем одна, может быть всего за несколько часов до нашего прихода сюда, как мы увидели по следам после охоты, проведала нашего медведя, всего шага на два не подойдя к нему в упор.
Фокин Н.Н. “Охотничьи просторы”, книга 1(23) – 2000.