Последние километры пути пришлось тащить лодку одному: Булька, добросовестная моя помощница сбежала. Не помогли никакие окрики. Да и как было не устоять?
Впереди нас метрах в 100 переходил речку красавец олень. Сильная струя пенилась вокруг него, и он шёл, медленно ступая по скользким камням. Голову с переплётом тонких рогов он нёс высоко поднятой и вид у него был гордый, спокойный, и в тоже время настороженный. Учуяв нас, олень в два прыжка вымахнул из речки, сделал огромный скачок по прибрежным скалам, и густые кусты опушки скрыли его из глаз. Булька отчаянно залаяла, рванулась что есть сил за добычей и умчалась вслед за ней с обрывком шлейки на шее. Только её и видели!
Сильно измученный, я достиг, наконец, цели – порогов, перегородивших реку обломками мощных скал, свергаясь с которых, вода образовала омут с бездонными ямами, населёнными, по слухам, великанами-тайменями. Из-за них и преодолел я около шестидесяти км по извилистой горной речке и теперь стоя возле потока, слегка оглушённый гулом падающей воды, и жадно вдыхал влажный, насыщенный водяной пылью воздух.
Все суставы ныли, горели огнём распухшие от укусов лицо и шея. Одежда противно липла к телу, и когда из кустов, наконец, появилась Булька, некрупная ладная лайка, великолепно одетая в чёрную с серебром, глянцевую шубу, с породистой тонкой мордой и острыми стоящими ушами, сейчас виновато опущенными, я не сдержался и проучил её тем самым ремешком упряжки, что порвала она при своём бегстве.
Не привыкшая к наказаниям, она убежала и спряталась. Как я её не звал, она не вернулась. Мне хоть и казалось, что я наказал ослушницу, поступил правильно, но в душе зашевелилась жалось: уж очень удручённый у Бульки был вид, когда вся сжавшись, с прилипшими к голове ушами и хвостом между ног, она удрала от меня в кусты.
Освежившись в студёной воде, я принялся потрошить выловленных в пути хариусов и ладить спиннинг. Нескончаемый летний день клонился к вечеру; это можно было заметить, пожалуй, лишь по исчезновению оводов и слепней. Душный зной не спадал, а светлое небо и яркая зелень леса сверкали по-прежнему. Дым от разложенных мной небольших костров тихо плыл в сторону, служа надёжной, однако по-прежнему докучной защитой от комаров, этого истинного бича тайги.
Я оглядывал незнакомые, дикие, никем нехоженые места, стараясь, по разным, известным рыболовным признакам угадать, как вознаградит меня за тяжкие четырёхдневные труды этот бурных омут, стеснённый скалами, с торчащими со дна камнями и отливающими, точно нефть, тёмными струями с клочьями желтоватой пены?
Я с увлечением сматывал на катушки надёжные сатурновые лески, расправлял помятых искусственных мышей, следил за тихо булькающим на углях котелком с ухой. И – нет-нет поднимал голову и прислушивался. Меня уже томило раскаяние – я упрекал себя за свою горячность. проступок Бульки представлялся мне более незначительным, а порка заслуженной, немолодой собаки – непростительной жестокостью.
Нужно ли говорить, что ОДИНОКИЙ ОХОТНИК ЧУВСТВУЕТ СЕБЯ В ТАЁЖНОЙ ГЛУШИ СПОКОЙНЫМ, ЛИШЬ КОГДА РЯДОМ С НИМ НАХОДИТСЯ ЕГО НАДЁЖНЫЙ ЧЕТВЕРОНОГИЙ СПУТНИК. И мне не терпелось видеть Бульку возле себя, уютно свернувшейся и чутко спящей с настороженными ушами и глазами, открывающимися при малейшем шорохе, неуловимом для человека.
Так, подкарауливая беглянку, я то и дело отрывался от своих занятий и оглядывался вокруг. Свой лагерь я разбил на крошечной поляне, окаймлённой кустами со стороны леса, и с крутым спуском к речке. Вдруг, за тонкими стволами рябинок и орешника, метрах в пятнадцати от себя, я различил тёмную, неподвижную фигуру медведя. Я обомлел, из рук выпала баночка с солью и ложка. Зверь стоял на четвереньках, приподняв, повёрнутую в мою сторону голову. Я не мог понять, заметил он меня или нет, но видел, что он торопливо водит носом, напряжённо принюхиваясь.
Его, конечно, привлёк запах рыбьих внутренностей…Что мне было делать? По непростительной оплошности, ружьё я оставил в лодке, т.е. шагах в сорока, под крутым берегом, заросшим хмелем; бежать за ним нечего было и думать. Рукой, сделавшейся сразу влажной, я перебирал в левом кармане комбинезона всегда лежащие там пулевые заряды. Топор торчал поодаль в пне, срубленной мной сушины. У пояса висел нож – это было всё, чем располагал для защиты. Однако давно миновало время, когда рука моя была достаточно тверда, чтобы поразить зверя с толстой кожей и свалявшейся грубой шерстью.
В костре дотлевали угли. В нём, как назло, не было ни одной головешки, чтобы хоть этим ненадёжным средством попытаться напугать непрошенного посетителя.
Всё это вихрем пронеслось в голове. Я продолжал следить за неподвижным зверем, слыша биение моего сердца. Тут медведь шевельнулся и приблизился на несколько шагов. Теперь его закрывала лишь небольшая ёлочка. Зверь был не из крупных, однако казался большим из-за чёрной, клочковатой шерсти, торчащей во все стороны. Особенно поражала его голова: запутавшиеся в волосах веточки, травы и репья образовали огромную шапку. Из-под этого безобразного колтуна свирепо блестели бусинки чёрных глаз и торчала острая, длинная морда с поросячьим пятачком. Ноздри медведя вздрагивали: его очевидно тревожили и манили знакомые запахи. Теперь он глядел на меня в упор, ещё не вполне догадываясь, с кем имеет дело. Зверь негромко и очень своеобразно сопел, впрочем, отнюдь не злобно.
Тут медведь сделал движение и, очутившись вовсе рядом со мной, встал на дыбы. Он горбился, а передние, слегка согнутые лапы висели вдоль туловища, как у игрушечного Мишки. Головой на длинной шее он вертел в разные стороны.
Мне, сидевшему на корточках в пяти метрах от него, он казался теперь огромным. Я почти с ужасом глядел на облезлое брюхо зверя с чёрными, морщинистыми сосками.
Приближалась решительная минута. Я приготовился. Нож оказался сам собой в правой руке: я наверно никогда в жизни не сжимал так сильно его широкой рукоятки. На левую руку я кое-как намотал скомканное одеяло. Медведь и я неотступно наблюдали друг за другом. Несмотря на всю крайность своего положения, я заметил, что медведь прислушивается к чему-то постороннему…И это было непонятно.
Разгадка наступила тут же. Под ноги зверя подкатился мохнатый, чёрный ком, и молчаливую сцену резко нарушил злобный лай. Булька исступлённо бросилась на медведя и впилась ему в пах. Картина мгновенно изменилась.
Зверь рявкнул и, отпрыгнув, с невероятным проворством взмахнул передней лапой, пытаясь достать собаку. Булька увернулась, отскочила, но тут же бросилась на него снова, уже с другой стороны. Ах, как грозна была в это мгновенье моя всегда ласковая и спокойная Булька! Шерсть на ней стояла, образуя на зашейке гриву, оскаленная пасть и сверкающие глаза олицетворяли неукротимую злобу. Она наскакивала так решительно, с такой быстротой и ловкостью, что медведю оставалось только увёртываться от её укусов. Поняв тщетность своих попыток поймать врага, он переменил тактику и лишь отпугивал его и приседал, оберегая самые уязвимые места.
При каждой попытке зверя пуститься наутёк, Булька пиявкой влеплялась ему в зад. Очень скоро зверь тяжело задышал и сел в траву, привалившись к камню и отмахиваясь передними лапами. От досады, злобы и боли он ревел не своим голосом.
О. бесстрашная моя, верная моя Булька!
Я кубарем скатился под яр, выхватил ружьё из лодки, и карабкаясь наверх, перезарядил на ходу оба ствола пулями.
Куда делся страх! Теперь, стоя в десятке шагов от медведя, я расчётливо выбирал момент для выстрела и ждал, пока успокоится дыхание. Зверь и не смотрел в мою сторону – ему в пору было отбиваться от наскоков Бульки, обезумевшей от злобы и азарта.
ОДНАКО, ЦЕЛИЛСЯ Я НЕ В УТКУ! Как не сдерживал себя, но нажал спуск не вовремя, когда зверь повернулся ко мне спиной. Пуля попала ему в хребет, и он ткнулся вперёд, натужно рявкнул, точно сразу выпустил из лёгких весь воздух. Вторым выстрелом в упор прикончил медведя.
Минут через десять я сидел у потухающего костра и одной рукой обнимал за шею, присевшую возле меня Бульку. Другой скармливал ей куски испечённого на рожне жирного ленка…
О.Волков. Газета «Охотник и рыболов
Поволжья и Урала» № 12 за 2018 год.